Дело об императорском пингвине - Страница 11

Между тем Татьяна, казалось, меня уже не слышала:

— Ну конечно же. Я все поняла.

Вы просто оба испугались. Вы испугались, что я все расскажу Рустаму, — и тогда…

— Извини, а Рустам — он кто?

— Рустам — это мой муж. И не ври, что ты этого не знал. О, если бы я только рассказала все Рустаму. Его охрана разорвала бы вас на сотни маленьких кусочков… Но я пожалела тебя, Витя. Пожалела. Хотя такое ничтожество, как ты, не заслуживает даже самой унизительной жалости…

Короче, деньги ты получил. А сейчас — верни мне фотографии.

— Прости, Танюша. Но у меня действительно нет твоих фотографий, — устало произнес я.

— Какая же ты мразь, Шах! — Из ее глаз хлынули слезы. Она резко повернулась и почти бегом бросилась к двери. — Чтоб ты подавился этим деньгами! — такими были ее последние слова.

Татьяна распахнула дверь, которая открылась почему-то не сразу, явно наткнувшись на какое-то препятствие извне. Короткий узнаваемый женский вскрик свидетельствовал о том, что этим препятствием была Агеева, которая, вероятно, подслушивала наш разговор за дверью. (Что ж, Марина Борисовна всегда славилась своей тягой ко всему скандальному и необъяснимому. За что, похоже, и поплатилась.) Потом железная дверь с грохотом закрылась…

Некоторое время я оставался в комнате один, после чего в отдел ворвался чрезмерно возбужденный господин Скрипка.

— Шах! Что здесь происходит?

В умывальнике Агеевой прикладывают ко лбу холодный компресс, у вас здесь бьют стекла, хлопают дверьми, — завхоз огляделся по сторонам, — валяются доллары. Вы что здесь, окончательно с ума посходили? Ну что вы молчите? Да, — неожиданно вспомнил он, — между прочим, я еще вчера вечером ждал от тебя объяснительной об обстоятельствах утери пейджера…

Только сейчас я окончательно пришел в себя. Взглянув на беснующегося завхоза и прекрасно отдавая себе отчет в том, что подписываю себе смертный приговор, я, медленно и четко выговаривая каждое слово, произнес:

— Алексей Львович, а не пошел бы ты на хуй…

И не став дожидаться ответной реакции, подобрал доллары и быстрым шагом вышел из отдела. И вообще из конторы. Все там же, на лестнице, я снова столкнулся с Гришей и попросил у него сигарету.

— Ты же знаешь, Вить, у меня только «Беломор», — охраннику было ужасно неловко за то, что оказался свидетелем нашей с Татьяной встречи.

— Давай «Беломор»… Слушай, Гриш, я возьму у тебя всю эту пачку?

— Бери, конечно. У меня там еще есть.

— Спасибо, Гриш. — Я пожал ему руку и пошел вниз, задержавшись у самого выхода:

— Гриша! Если меня кто будет спрашивать — говори, что сегодня в Агентстве меня уже не будет. А может, и завтра тоже, хорошо?…

***

«Воздух, мне нужен воздух», — колотились во мне строчки из некогда любимой кинчевской «Алисы». Как былинный витязь на распутье, я стоял, затягиваясь Гришиным «Беломором», и прикидывал, куда мне теперь идти. Налево — в сторону Невского, или направо — на Фонтанку.

Я не хочу чувствовать себя идиотом. Поэтому я должен во всем разобраться. А когда я во всем разберусь, то обещаю — кому-то будет плохо.

Я вышел на тропу войны. Хотя пока еще точно не знаю, с кем я буду воевать.

***

По большому счету, у меня была всего одна более-менее реальная зацепка — тот самый пацан, который, возможно, тусуется где-то в районе вокзала. Поэтому я отправился на Витебский, решив для себя, что буду торчать там ровно столько, сколько понадобится для того, чтобы вычислить этого трудновоспитуемого гавроша. Пусть даже придется проторчать на вокзале всю ночь (а может быть, даже и весь следующий день). Наплевать! Не думаю, что в Агентстве без меня будут сильно тосковать — благодаря Татьяне на ближайшие день-два тем для разговоров и сплетен у моих коллег предостаточно…

Сколько себя помню, всегда не любил вокзалы и всю связанную с ними суматоху, толчею и грязь. А уж Витебский (как мне кажется, самый провинциальный из всех наших городских) своим вечно гудящим роем, составленным из смеси малороссийского говора приезжающих, кавказской тарабарщины торговцев и вычурного мата местных нищих, вызывал у меня особую неприязнь С трудом продравшись сквозь нагромождение мешков, коробок, тележек, навязчивых частников, сотрудников милиции и бомжей, я разыскал то самое «Пятое колесо», о котором Владимиру Николаевичу рассказывал его знакомый вокзальный мент. Стайка хулиганистого вида пацанов действительно крутилась неподалеку, однако «моего» среди них не было. Впрочем, я и не надеялся, что мне вот так вот сразу повезет. Заплатив стоящему на раздаче абреку за стакан пива (в силу природной брезгливости от навязываемой шавермы категорически отказался), я устроился на ближайшей скамейке…

***

Ожидание стоило мне пачки сигарет, двух с половиной стаканов пива и пяти рублей, которые я вынужден был заплатить вокзальным службам за реализацию своих конституционных прав и свобод в части отправления естественных физиологических потребностей.

Мальчишка появился неожиданно, откуда-то со стороны Подъездного переулка, и сразу же направился к себе подобным. Даже если бы в тот раз я случайно не заприметил его из окна «Плакучей ивы», вычислить гаденыша не составило бы особого труда: на его брючном поясе красовался фирменный «мерседесовский» брелок «а-ля пацифик» — мой брелок, ибо в подобные случайные совпадения я не верю.

Отставив на землю недопитый стакан с пивом, которое, признаться, лезло уже с трудом, я решительно направился к «детям подземелья» и крепко схватил свою жертву за руку чуть повыше локтя. Пацаны удивленно разинули рты, а мой подопечный, вздрогнув, дернулся было, однако поняв, что слинять не удастся, довольно нагло спросил: